Ким Хансоль знает Ким Сангюна всего пару недель и узнает его всегда из толпы по его длинным, чуть завитым на кончиках, волосам цвета когда-то бывшим средним между темно-бардовым и карминовым, а теперь – жженой охры. Хансоль смотрит на эти витые локоны своего нового знакомого и думает лишь о том, какой редкий цвет, эта красная жженая охра.

У Сангюна, думает старший, губы кораллово-красного цвета, а язык такой же ядовитый, как яд у коралловых аспидов. Ему нравится, что этот мелкий выделяется на фоне всех остальных – и этой колкостью и красно-коралловой яркостью. Иногда Хансолю даже хочется вцепиться чувственным и жадным поцелуем в Сангюновские губы, лишь бы собрать с этих губ красно-коралловый оттенок, а потом он развел бы его с маслом или в яичном желтке по старинке и нарисовал бы им красивый летний закат над водной гладью после жаркого и душного дня.

Жаль, конечно, что цвет губ не слизывается и не смазывается ни кончиком кисти, ни губами, хоть Ким еще и не пробовал.

У Хансоля одержимость картинами. У него подкашиваются коленки, когда он заходит в картинные галереи или на выставки с пейзажами, портретами или натюрмортами, выполненными масляными красками. Ему дурманит голову от запаха разбавителя и самих масляных красок, а ещё от покрывного лака или мумие. Ким Хансоль мечтает написать свою самую лучшую картину, но для нее ему не хватает чёртовой жженой охры.

Сангюн очень доверчивый, делает вывод Хансоль, когда смотрит на расслабленное тело высокого парня с красно-коралловыми губами и волосами цвета жженой охры. Младший уже не дышит и его гагатовые глаза смотрят будто бы сквозь Кима. Блеклый взгляд в пустоту – потому что Хансоль пуст, опустошен, вся его жизнь в его же картинах, в его же полотнах, в его коралловых и оранжевых закатах над водной гладью, которым для большей жизни не хватало оттенка Сангюновских губ. Его жженые красками волосы с завитыми кончиками аккуратно лежат на белых простынях. Хансоль смотрит на это, как завороженный, и мечтает вернуться немного назад, когда у Сангюна ещё билось сердце, потому что ему чертовски нравится выцветшие карминовые волосы у него на простынях и такого же цвета подушке в его же спальне. Ему бы, наверное, хотелось утыкаться носом в эти кудрявые кончики волос по утрам и чувствовать запахи лета и просторных лугов из ромашек и васильков. Но Ким эгоист. Законченный эгоист, помешанный на красных оттенках и своих картинах, а ещё на запахе масляной краски. А ведь он так и не попробовал смазать своими губами кораллово-красный оттенок с чужих губ и уже не попробует – тот цвет сменился лиловым или светло-вишневым.

Сангюн уже даже не теплый. Такой прохладный и взгляд совсем опустевший, как сам Хансоль внутри. Ким кладет ему руку на грудь и почему-то всё ещё пытается надеяться, что сердце хотя бы еле слышно, но всё ещё бьется. Полная тишина. Младший мёртв. Хансоль скользит всё той же рукой вниз по туловищу, чувствуя под ладонью рельефный торс. Наверное, он будет скучать и еще очень долго жалеть, но пока ещё рано.
Ким достает из прикроватной тумбочки остро заточенный ножик и подцепляет его кончиком низ футболки Сангюна, а потом резким движением рук в стороны, разрывает ее до самой горловины. Хансоль, если честно, уже жалеет. Он хочет выбросить этот нож и разбудить младшего, чтобы его губы снова стали кораллово-красные. Но ведь так не бывает. И цвет губ не смазывается с них поцелуем.

Он ведет острием ножа по блеклой и безжизненной коже, оставляя белый след, который даже не краснеет. Надавливает посильнее и железо медленно опускается под кожу в районе солнечного сплетения. Около ранки образуется разрастающаяся лужица крови. А Хансолю начинает медленно сносить крышу от эмоций, сидящих комом у него в горле, и от Ким Сангюна, который слишком доверчивый.

Алый.

Фалунский красный.

Бордовый.

Сангрия.

Хансоль вводит нож до самой втулки, а потом медленно тянет его рукоять на себя, сравнивая Сангюновскую кровь с испанским напитком на основе красного вина с бренди и ликёром, украшенным кусочками какого-нибудь спелого и сочного апельсина, сладкого, кислого, немного терпкого. Сангрия. «Sangre» по-испански, кстати, значит «кровь», вспоминает Ким, наблюдая за тем, как расходится в разные стороны кожа на животе младшего. И еле сдерживается, чтобы не слизнуть кончиком языка этот испанский алкогольный напиток, который, к слову, уже заляпал белые, недавно постиранные простыни.

Сангюн идеальный и слишком доверчивый. А ещё у него большое и тяжелое сердце, которое больше не бьется, но всё ещё очень теплое. Хансоль чувствует себя подобно Сен Мартену, художнику, который из части сердца Короля Солнца, Людовига XIV, сделал жженую охру, пущенную впоследствии на его полотна.

Киму тоже нужна та самая красная охра, которой он закончит свои полотна, которой напишет свою самую лучшую картину, пока трупный запах Сангюновского тела будет витать в стенах его квартиры. Он перетрёт его сердце в порошок, а потом смешает с оливковым маслом. У него будет самый идеальный оттенок жженной охры, такой же безупречный как Ким Сангюн.