Чон Дэхён ненавидит тесные и прокуренные клубы, стойкий запах перегара в них, который потом цепляется к волосам и одежде, слишком громкую музыку , которая бьет по ушам и в какофонии которой невозможно расслышать слова и текст песни, смешивающуюся в единый диссонанс со стуком льда о стеклянные бокалы в баре, громкий гогот, отдаленно напоминающий смех, и разговорами по душам. Ещё он терпеть не может лживые улыбки парней пьяным девушкам, которые уже не понимают, что к чему, и которые готовы отдаться практически любому за еще один алкогольный коктейль.
Но обожает до дрожи в коленях и леденеющих кончиков пальцев, когда Ёнгук зажимает его в узком помещении подсобки, которая находится в самом конце коридора из гримерок и каких-то еще кому-то нужных помещений клуба. В ней всегда темно, свет просачивается только через узкое окно под самым потолком и рассеивается черно-белыми полутенями по Банговскому профилю, по-особенному выделяя только белые ровные зубы в улыбке и блестящие карие, шоколадные глаза. От Ёнгука пахнет сигаретами, клубом, неким холодом от сценического дыма и его парфюмом с теплыми и немного тяжелыми древесными нотками, ярким янтарным аккордом, зажав который, можно почувствовать еще и ладан апельсина. А ещё у самой шеи витает аромат его кожи - такой родной, сумасшедший и дурманящий получше какого-либо другого наркотика.
У Бана сильные и властные руки с длинными и холодными пальцами, которые скользят по спине Дэхёна, прощупывая проступающие под кожей позвонки, заставляя того выгибаться сильнее навстречу и смущенно улыбаться яркой улыбкой, глядя глаза в глаза. Чон прикрывает глаза и на выдохе мажет губами по чужой нижней губе. Между ними душно и горячо - дышать даже немного сложно, но и не сильно хочется. Ёнгук отвечает медленно, продлевая удовольствие им двоим, и тягуче, словно молодой жидкий мёд или патока. И губы у него мягкие и слишком нежные, от чего Дэхён плавится, подобно сахару, который хотят превратить в карамель. Он расторяется в его нежности и невесомой заботливости, в его прикосновениях, в его больших ладонях, холодных пальцах и ленивых поцелуях. Ленивых не потому, что "лень", а потому, что хочется тянуть, оттягивать и медлить, замедлять, тормозить, играться, канителить и мешкать - наслаждаться своей уединенной сладостью.
В кладовой пахнет пылью и Ёнгуком, его древесно-апельсиновой туалетной водой и его басистым голосом. У Чона всегда от этого голоса бегут мурашки по спине, щекоча чувствительную кожу, особенно, если Бан начинает говорить что-то шепотом, совсем тихо или на ухо.
Поцелуи в подсобке всегда получаются мокрыми и очень медленными, словно мелодичные джазовые песни конца 30-х годов прошлого столетия, которые так любит Ёнгук. Томящиеся и расслабленные, словно медленный танец двух влюбленных, не чающих души в друг друге.