Чимин сидит напротив Сокджина и рассматривает его красивое лицо, разглядывает каждую черточку, вглядывается в спокойные и нежные карие глаза, в которых будто бы растворили по капле гагатовой краски с богатым коричнево-янтарным отливом, а потом утыкается взглядом в пухлые губы, и, как кажется Паку, совершенно случайно приоткрытые, чуть обнажающие белые ровные зубы. Он, конечно же, понимает, что так разглядывать людей - неприлично, пошло и нагло, ещё, когда они сидят прямо напротив друг друга, и младший прекрасно понимает, что Джин видит этот дикий изучающий взгляд. И уж точно догадывается, на что же так устремил свой взор Чимин, потому что Ким просто берет и проводит кончиком языка по ровным зубам и пухлым губам, перелистывая страницу учебника. Медленно. Завораживающе. Младшему даже кажется, что он смотрит видео в замедленной съемке. Он сам не сдерживается и чуть прикусывает свою нижнюю губу, притом улыбаясь и всматриваясь в чужую линию губ практически не моргая.
Пак готов поставить на кон всё что угодно, потому что он уверен на все сто процентов, что этот чёртов Ким Сокджин целуется неимоверно сладко. А еще дико медленно и запредельно вязко. Вязко настолько, что внутри тебя становится так же густо, тяжело, тягуче, клейко и топко. И внизу живота что-то чертовски приятно греет, расплывается теплом по всему телу, доводя до сладкой истомы, от которой потом по спине побегут миллионы щекочущих мурашек, хаотично разбегаясь по всему телу.
И губы у этого Ким, чтоб его, Сокджина должно быть дьявольски мягкие, от которых не хотелось бы никогда отрываться, а лишь топиться в их нежности, как кубики льда в бокале с хорошим виски. Поддаваться этим сильным рукам с большими и властными ладонями, выгибаться в спине от них же.
Пак Чимин совершенно случайно сегодня очутился в другой вселенной, из которой не хочется уходить, улетать, убегать, вырываться. Он готов остаться здесь прямо навечно, на бесконечно долгое количество времени, на нескончаемые миллиарды солнечных лет. По понедельникам, средам и пятницам у его Вселенной есть предел, который выстелен между Чимином и Джином встречами в университетской библиотеке за одним столиком в дальнем углу, с расстоянием из учебников по математическому анализу и теории транзитологии. В остальные же дни его Вселенная бесконечна.

***

По понедельникам Пак подолгу ерзал на стуле, под предлогом выискивания более удобного положения, пряча свои глаза за не тоненьким томиком "Гравитационной физики звездных и галактических систем", а на деле ему просто нужно было несколько раз якобы случайно задеть коленкой ногу Сокджина. На что старший только делал ещё более заумный взгляд и снова перелистывал страницу, словно ничего и не было. А Чимин ничего не понимал и снова считал пределы его Вселенной.
Допустим, по вторникам он смотрел на зеленую доску на кафедре высшей математики и видел в примерах что-то совершенно другое, не то, что решали его одногруппники, и уж точно не то, что пытался донести до них преподаватель. Все эти пределы каких-либо функций при икс, стремящемся к бесконечности, словно предел Вселенной по средам, при Чимине, стремящемся к той же самой бесконечности. И еще указать в условии задачи, что Вселенная равна Ким Сокджину, парню, который учится на математическом факультете на два курса старше него.
А уже в среду младший, снова присаживаясь рядом с Джином, который усердно рисовал в своей разлинованной тетради аккуратные и до жути непонятные графики, выпрямлялся и нагибался вперед, опираясь руками о стол. По средам Пак видел старшего запредельно близко. Он мог несколько секунд, которые тянулись одновременно медленно и ужасно быстро, рассматривать эти гагатовые карие радужки, карамельные волосы с красным отливом от особенного освещения читального зала и пухлые губы, которые старшекурсник каждую среду немного поджимал, когда Чимин так к нему наклонялся, чтобы шёпотом задать свой вопрос, ведь в библиотеке запрещено говорить в полный голос.

- Хён, я не понимаю пределы.

Младший всматривался в эти глаза и ликовал где-то внутри себя, потому, что хотя бы в середине недели ему было разрешено непонятными математическими заданиями спрашивать совета у Кима. А еще он хотя бы в такие моменты радовался тишине, которую нужно сохранять в читальном зале, ведь можно наклоняться совсем-совсем близко и чувствовать чужое дыхание на своих губах. Такое немного прохладное и щекочущее. И Сокджин улыбался своей очаровательной улыбкой и глазами-полумесяцами.

- Даже если дан предел с большим числом наверху, допустим, предел функции миллион, деленный на икс, при икс, стремящемся к бесконечности, то всё равно он будет равен нулю. Так как рано или поздно икс примет такие гигантские значения, что миллион в сравнении с ним будет ничтожно мал, - говорит старший, выводя синей ручкой на разлинованной в клетку бумаге пример.
А Пак сидит и в голове подставляет свои собственные значения, выискивая свои личные варианты решения, потому что ему с детства говорили, что математика - царица всех наук. Следовательно, она должна дать ему ответы на большинство интересующих его вопросов. Допустим, есть ли предел у его Вселенной? Конечно же, при условии, что эту Вселенную зовут Ким Сокджин.
Поэтому получается, что предел его Вселенной, функция которой равна миллиону, деленному на Чимина, при нём же, стремящемся к бесконечности, будет равен нулю. Потому что миллион в сравнении со студентом астрономического факультета будет чертовски мал. И ему, конечно же, хотелось бы значить для старшего как можно больше, бесконечно много, чтобы тоже быть его космосом. Ну и, разумеется, чтобы предел его Вселенной равнялся нулю. Беспредельный Ким Сокджин.

А после таких сред чувства Пак Чимина к старшекурснику с математического факультета возрастали с геометрической прогрессией в бесконечное количество раз. Это как гугол в степени гуголплекс, помноженный на бесконечность, потому что его Вселенная улыбалась запредельно обворожительно. И если бы младший был цензором, то эта солнечная улыбка была бы первой в списке того, что стоило бы запретить и оставить в форме маленького секрета или тайны между ними одними. Потом бы он наложил запрет на его карие шоколадные радужки и глаза-миндалины, его крупные ладони и широкие плечи, его голос, его губы и вязкие поцелуи, потому что Пак - слишком жестокий цензор и слишком собственник. И как, наверное, сказал бы Джин: "в концы обнаглевший". А потом бы опять улыбнулся, приравнивая предел Вселенной своего мелкого в очередной раз к нулю.

***

В одну из пятниц, когда у Вселенной Чимина в очередной раз был предел, он снова разглядывал Сокджина из-за края учебника про созвездия и туманности, сравнивая старшего с Солнцем – самой яркой звездой, которая находится в центре космоса. Но, с другой стороны, его же Вселенная бесконечна, следовательно, как у нее может быть центр, если она не имеет ни начала, ни конца? Но сегодня пятница, а это значит, что предел был, обозначенный стенами этой университетской библиотеки. Погрешность заключалась лишь в том, что их стол был явно не в середине. Но, почему бы не перенести центр Вселенной в дальний угол читального зала и не ограничить её пределы этим углом?
У Джина аккуратные и ровные черты лица, немного вздернутый кончик носа, глаза-миндалины с карими радужками, похожими на две черные дыры в космосе, открывающие двери в другие миры и галактики, в которых художник случайно растворил слишком красивый темно-коричневый оттенок янтаря, яркость и блеск которых были сравнимы разве что с главными звёздами в созвездии Ориона – Бетельгейзе и Ригель. Хотя, как думает студент астрономического факультета, красота старшего сама по себе сравнима с красотой созвездия Ориона и яркостью диффузной туманности Мессье 42.
И зачем он вообще расстегнул последние две пуговицы на своей рубашке, при этом неряшливо, словно не заботясь о своем виде, оттянул вниз и немного вбок узел узкого черного галстука? А теперь, как будто бы увлекшись материалом в учебниках и конспектах, сосредоточенно бегал взглядом по тексту лекций, выведенному ровным почерком синей ручкой, притом прикусывая пухлую нижнюю губу. Паку было совершенно не до созвездий с их туманностями и галактиками, заданными ему преподавателем.
Он привстает с насиженного места и, прихватив с собой учебник, материал которого у него не усваивался, направился в сторону книжный стеллажей. Может быть, стоит взять другую книгу, информация в которой захватывала бы его с головой, не позволяя все мысли заполнять Вселенной, что сидит напротив него и покусывает свою нижнюю губу.
Между полками и стеллажами с вечными знаниями, которые со временем будут подтверждаться или же опровергаться, но в любом случае, ещё множество людей почерпнёт из этих шершавых бумажных страниц нужные и необходимые слова и вещи, стоит стойких запах этих самых знаний, книжной пыли, типографской краски, рвущихся или же новых, хрустящих переплетов. Чимин проходит вглубь этого книжного лабиринта, сворачивая к стеллажам с учебной литературой по астрономии, и ставит книгу на место. После чего указательным пальцем пробегается по потертым корешкам: "В мире множества лун. Спутники планет", "Атлас Луны", "Гравитационно-квантовая теория строения Вселенной", "Галактики, ядра и квазары", и еще множество других. Он довольно улыбается, потому что понимает, насколько сильно любит то, чему ещё в средней школе решил посвятить всю свою жизнь.

- Что-то случилось? – Пак поворачивает голову вбок, в сторону прохода, откуда доносится знакомый приятный шёпот, не нарушающий тишину читального зала. – Ты так резко встал и ушёл, что я немного, если честно, забеспокоился, - между стеллажами стоит Ким, чтоб его, Сокджин и неловко, но до жути обворожительно, улыбается. Младший не уверен, что в эту пятницу у его космоса есть предел. – Просто ты обычно сидишь и тихо занимаешься всё время, а тут, - он озадаченно тяжело вздохнул.

- Нет, хён, - улыбнулся Чимин, - всё в полном порядке. Просто, вот, - он достает с полки первую попавшуюся книгу, - за «Астрономической популярной монографией» ходил.

- Но ты выписывал из нее конспекты еще две недели назад, - удивленно моргает старшекурсник.

- А что я должен был сейчас сказать? – Пак ставит книгу снова на место. – Что пошел перевести дух, потому что не могу больше сосредоточиться на тексте из-за четверокурсника с математического факультета? – тараторит на одном дыхании парень. А что ему терять? Зачем что-то придумывать? Его Вселенная и так должна быть в курсе этих недвусмысленных взглядов в свою сторону.

- Скажи.

- Хватит делать вид, что не замечаешь то, как я на тебя смотрю, и перестань постоянно прикусывать и облизывать свои губы, хён, - в полный голос озвучивает свои мысли Чимин. После чего до него начинает доходить, что он находится, в конце концов, в библиотеке и ему не стоило разрушать эту устоявшуюся тишину, способствующую знаниям.

Где-то на одном из концов лабиринта из книжных полок слышатся быстрые шаги, цокающие маленьким каблуком, - заведующая читальным залом ищет нарушителей спокойствия. Ким незамедлительно толкает второкурсника в проход между книжными шкафами по астрономии и археологии, прижимая спиной к боковой стенке стеллажа. Они застряли в узком проходе, если его еще так можно назвать, между шкафами с литературой и холодной библиотечной стеной, выкрашенной в бледно-бежевый оттенок. Пак слышит как быстро и сильно колотится его сердце, отбивает свой глухой ритм, чувствует, как в виске бешено стучит пульс, перекачивает по венам адреналин то ли от ситуации, то ли от обстановки и широких плеч, которые он видит перед собой. А еще от сбившегося горячего дыхания у себя над ухом, от чего по шее и спине уже бегут сумасшедшие мурашки, щекочущие кожу под светлой рубашкой и кремовым кардиганом. И от обжигающего тепла у него на пояснице от больших и властных ладоней Ким, чтоб его, Сокджина.

- Хён, - говорит в полный голос младший, совсем одурманенный близостью желанного человека. За что его смиряют строгим и серьезным взглядом. – Заткни меня в таком случае, - уже чуть тише добавляет он.

- В концы обнаглел.

Джин улыбается совершенно непривычно для Мина. Так по-глупому и тоже одурманено-пьяно, от чего где-то под ребрами начинает медленно тлеть какой-то огонек, подогревающий вязкий малиновый сироп из совершенно сумасшедших чувств. Старший медленно поддается вперед, чуть нагибаясь, и совершенно невесомо касается своими расслабленными губами губ Чимина. Так же легко проводит ими чуть вверх и вбок, играясь и изводя своего мелкого. От чего Пак уже сам начинает медленно расплываться и таять от этой нежности в руках Джина. Он поддается немного вперед и обхватывает своими губами нижнюю пухлую губу четверокурсника, чуть прикусывая и тут же отпуская. Ким улыбается в очередное невесомое касание и уже сам льнет к губам младшего. Целует его, не жалея, властно и грубо. Посасывает, кусает, играется, сильнее вжимая его спину в деревянный бок стеллажа, нажимая пальцами на выпирающие позвонки на пояснице, заставляя так выгибаться еще сильнее, поддаваться навстречу. Чимин почему-то хватается за воротник рубашки старшего, скользя горячими пальцами по нежной коже шеи, обхватывая ее, чтобы притянуть ещё ближе к себе. Чтобы между ними совсем не осталось никакого пространства. Другой рукой он дергает за узел на узком черном галстуке вниз, развязывая его окончательно. Сокджин нажимает большим пальцем свободной руки на подбородок своего тонсена, и тот, не сопротивляясь, чуть приоткрывает рот, впуская влажный язык. А Пак только подтверждает свои догадки о том, что Ким целуется запредельно вязко, медленно и жутко тягуче, что у него внизу живота уже давно ужасно топко и жарко.
И из его Вселенной больше нет выхода и дороги обратно, потому что её предел теперь равен нулю каждый день.
Беспредельный Ким Сокджин.