Автор: Катсяшь
Фэндом: BTS (Bangtan); ToppDogg
Пэйринг: Kidoh/Jin/Jimin, J-hope/Suga
Рейтинг: G
Жанры: АУ, романтика
Размер: Мини
Описание: Когда солнце - это холодная звезда, а ее тепло - это фальшивка.
Посвящение: mushuchan потому что ты помнишь эту сказку на ночь в личке
читать
Хёсан ненавидит этого Ким чертова Сокджина. Хёсан ненавидит Пак Чимина, маленького смышленого и шумного мальчишку, который, как думает Джин, сует свой нос, куда ему не следует. Но так думает только Хёсан, потому что Чимин никуда не сует свой любопытный нос, потому что он у него не любопытный даже.
И, если уж говорить начистоту, Хёсан ненавидит себя. Терпеть в себе не может эту немую беспомощность, из-за которой не может по-нормальному повлиять на ситуацию, чтобы она повернулась к нему лицом, а не тем, чем стоит. Он пытается, мучается, ломается, старается даже держать все в себе, но сколько не сдерживай в себе что-либо, оно все равно рано или поздно вырвется наружу, а потом Сокджин опять даст ему больную пощечину, обзовет "последним ублюдком" и скроется за дверью из светлого дерева в уютной квартире Хосока.
Джин материться и внутренне воет от дикой боли, что разрывает его на маленькие и больные осколки - это больнее, если ходить босяком по раскаленному битому стеклу, потому что приходится ступать босыми ногами по раскаленным осколкам битого сердца, которое всё ещё чувствует боль. Джин Хёсан каждый день по несколько раз проходит свой круг ада.
Хёсан бьет сдавленными костяшками по стене в коридоре и материться на все пустое и длинное помещение в полумрак, в котором за дверью из светлого дерева скрылся Сокджин. А потом наступает давящая тишина. Настолько давящая на уши, что Джин слышит, как быстро стучит его сердечная мышца, перекачивающая адреналин и злость по всему организму. На кухне шепеляво трындит Юнги. Снова рассказывает Чимину про какие-нибудь драм-машины и новые семплы, которые он закачал себе в программу Fruti LOOPS на этой неделе, трындит про какого-нибудь зазнавшегося парня в их андеграундной тусовке или нового парнишку, "с которым было бы здорово записать дуэт". А Пак практически не слушает старшего, только улыбается и звонко смеется, когда вроде как бы смешная история, потому что он слышал, как Сокджина снова вывел из себя Хёсан, как тот снова скрылся за дверью и, скорее всего, стоит и нервно курит сигареты вместе с Хосоком на балконе второго, пытаясь успокоить нервы. Чимин ловит затылком взгляды, полные ненависти. Пака коробит каждый раз, когда на него злятся ни за что - он же ничего такого не сделал, но потом думает, что Джин ответил бы на такое: "ты родился". Чимину даже после таких мыслей начинает казаться, что лучше бы его мама утопила, подобно маленькому котенку, которого вынашивала любимая кошка и с которым нечего делать.
Чон Хосок любит своих четверых друзей-утырков, хоть и все эти любовные квадраты, неразберихи и санты-барбары у него в кишках уже сидят, норовя выйти в неприличной форме. А еще ему нравится, когда к ним присоединяются Намджун, Сехёк или какой-нибудь Тэхен (последний совсем странный, но с ним весело и прикольно - подмечает Хосок), потому что эти любовные фронты на время стихают и воцаряются мир и приятная тишина.
Затишье перед бурей, кстати.
У Чона большая и просторная квартира, которую купили ему предки, лишь бы сынок свалил с их родительского плеча и научился по-нормальному жить. "По-нормальному" - понятие растяжимое, думает Хосок. Потому что ему нормально жить, беря от жизни максимум возможностей, бегая утром на работу, а по вечерам выбираясь в клубы на Хондэ или к Юнги, он же Шуга, домой в его мини-студию, чтобы записать парочку неплохих треков, сочинить несколько текстов, а потом прочистить связки каким-нибудь пивом, которое всегда есть у Мина в его маленьком холодильнике в самой студии. Конечно, Чону хотелось бы бегать по вечерам к Юнги не только за этим, но и это его вполне устраивает, хоть и ломает часто, как сейчас, допустим.
Хосок надеялся, что до очередного слезливого и колючего кома в горле еще далеко, что друзья не застанут его в таком состоянии, но его накрыло совершенно случайно, негаданно и нежданно, поэтому он постарался по-быстрому скрыться от болтающего Мина (который как начнет, так и не остановится) на балконе с пачкой любимых сигарет, которые сегодня как-то сильнее горчат и ни черта не успокаивают, почему-то. Рядом с Сокджином спокойнее, но Чон боится, что его накроет чувствами раньше времени и он не выдержит, рассказав Киму обо всем. О том, как Юнги очаровательно ухмыляется правым уголком губ во время читки, о том, какой необычный и красивый разрез глаз, немного кошачий (почему Хосок до сих пор не завел дома рыжего котяру, надеясь, что ему хватит старшего), о его красивых с тяжелыми суставами пальцах (если бы он увлекался хиромантией, то сказал бы, что это философский тип),... . Чон трындел бы без остановки о том, какой Мин Юнги идеальный, какой правильный, какой талантливый, какой приятный, очаровательный, нежный, любимый, что его так и хочется обнять со спины и шептать на уши всякий бред, от которого бы тот ежился и смеялся, но не отталкивал. Но Хосок затягивается посильнее, закрывает глаза и, удерживая ядовитый дым в своих легких, считает до десяти. Должно помочь.
Сокджин курит очень нервно, кусает губы и рвано и натянуто улыбается, ворошит волосы на затылке, а потом шипит о том, как ненавидит этого чертова Хёсана, который не дает ему спокойно жить.
- Забери Чимина куда-нибудь на пару дней, - выдыхает Хосок, спустя десять секунд, темно-серый сгусток сигаретного дыма в прохладный весенний воздух с запахами цветущих деревьев. - Передохнете от нас, от Хёсана, может, зайдете чуточку дальше, - Чон улыбается так по-настоящему, успокаивающе и обнадеживающее, а на деле он снова на грани, чтобы не уткнуться в грудь Сокджина и не разреветься, выворачивая все свои мысли и чувства перед ним.
- Боюсь, что он не согласится.
- Это нормально, когда ты не замечаешь то, как смотрит на тебя объект твоих же чувств, - Чон делает последнюю затяжку и тушит сигарету в пепельнице с каплями утренней росы (наверное, стоит перестать забывать её на балконе перед сном).
Сокджин молчит, но кивает, сдерживая счастливую улыбку, которая видна по уголкам поджатых губ и глазам-полумесяцам, которые блестят теперь намного ярче. Хосок думает, что сейчас ему припал еще один плюсик к карме - он поднял настроение своему другу, который тоже, в принципе готов сдаться и убежать от этого всего в одиночку. Вопрос же теперь в другом: когда этих плюсиков наберется на что-то стоящее и не болючее для него самого?
Чон хлопает старшего по плечу и добавляет, что всё ещё будет хорошо, а потом скрывается за дверью с балкона, проскакивая мимо легких белых штор, чуть не натыкаясь на Пака в проходе.
- Юнги снова уболтал?
Чимин только смеется и смущенно кивает.
Хосок идет в сторону двери из светлого дерева на конце комнаты, до боли прикусывает себе нижнюю губу, сильно стискивая зубы, чтобы еще немного потерпеть и сдержать весь этот ком, от которого глаза начинает немного застилать слезливым туманом, из-за которого впереди все расплывается. Он ненавидит себя. Совершенно не любит и постоянно изводит, стараясь в это не втягивать еще и друзей. Может быть, он какой-нибудь ментальный мазохист, который доводит себя до такого состояния постоянно своими недосказанностями и карамельными улыбками, за которым скрывает много боли, слов и эмоций. Зато Юнги говорит, что ему нравятся такие открытые и счастливые улыбки Хосока, а Сокджин поддерживает и добавляет, что они дарят надежду на лучшее и заряжают оптимизмом. Чимин говорит, что они греют как солнце. А Чон в таки моменты задумывается и вспоминает, что Солнце - это звезда, а звезды, как известно, очень холодные, но оно-то греет. И, наверное, он, правда, какое-никакое солнце, согревающее своими фальшивыми улыбками, скрывая свой ледяной холод. Они действуют на подобии плацебо, думает он и снова посильнее прикусывает нижнюю губу - нужно держаться.
В полумраке длинного коридора со светлыми стенами он сталкивается со знакомой маленькой и хрупкой фигуркой Юнги, который дергает его за низ толстовки и просто говорит куда-то в ключицы Чона:
- Хёсан опять психанул и ушёл к себе домой. Они с Сокджином поссорились.
- Я знаю, - тихо выдыхает Хосок, надеясь, что голос у него не дрожит.
- Не уходи. Посиди со мной на кухне, Хоби-я~ - тянет совершенно отчаянно старший и посильнее дергает за край толстовки мелкого.
А Чон не может отказать. Потому что не умеет. Потому что это Мин Юнги. Потому что он понимает, как сейчас нуждается в нем этот маленький хён, который боится холодного одиночества так же сильно, как высоты. А Хосок хочет стоять в этом темном коридоре, обнимать его и говорить-говорить-шептать про свои чувства, свои "хочу", "никуда не отпущу" и "ты мне нужен, не убегай от меня, хён!". Но больше всего сейчас хочется убежать самому, скрыться за той самой дверью, за которой на лестничном пролете стоит Хёсан и нервно курит, матерясь и пиная несчастные стены.
Это же Чон Хосок. Он не может отказать в поддержке и своем тепле, особенно, если это Мин Юнги, а у него самого этого тепла практически не осталось. Но для Шуги найдется всегда. Хосок кивает и, приобняв старшего за плечи, поворачивает в сторону кухни.
- Мне всегда было страшно представить твои слезы, даже те, которые, если не приглядываться, не видно, если честно, - начинает Мин, садясь за стол лицом к Чону, когда они заходят в светлое кухонное помещение. - Я всегда задавался вопросом: что мне делать и как поступать, если я увижу что-то глубже и тяжелее за той солнечной и любимой улыбкой? У меня было много вариантов, - младший присаживается рядом, утыкаясь взглядом в стол. - Думал, что буду отпаивать противным ромашковым чаем и не давать тебе виски в руки, буду приносить тебе в дом свежую выпечку из кондитерской за углом, чтобы твоя квартира пропиталась этими запахами. Чтобы ты не болел, Хоби, и лечил свою простуженную улыбку. Думал, что утащу тебя к себе на квартиру, буду отпаивать кофе и пивом, а потом с тобой ночевать в тесной и маленькой студии, плюхнувшись лицом прямо в тексты, а утром слышал твой настоящий и звонкий смех и видел твою настоящую солнечную улыбку от того, что у меня на лице отпечатались черные буквы. - Юнги выдыхает. - У меня было много вариантов, но сейчас, когда я столкнулся с этой страшной ситуацией лицом к лицу, у меня опускаются руки от безысходности. Я в растерянности. Потерян, и не знаю, за что хвататься. Это как учить в школе действия при пожаре, но во время настоящей пожарной тревоги растеряться и сгореть заживо.
Чон усмехается уголком губ, смотря куда-то вперед, гипнотизируя теперь пустую кружку из-под кофе.
- Что мне с тобой делать и как вытаскивать из этого дерьма, Хосок? - как-то устало и вымученно выдыхает старший, кладя на Чоновские руки свою теплую ладонь. А младший думает о том, что, наверное, Юнги не такой уж и дурак, и вообще давно всё знает наперёд и прекрасно видит, а еще ему кажется, что вот оно - настоящее солнце с теплыми большими ладонями и пальцами с тяжелыми и выделяющимися суставами. Мин Юнги теплый. Приятно теплый, как рыжий мурлыкающий котенок, которого все не может завести Хосок, и как теплые солнечные лучи, которые будят его по утрам, когда он забывает задернуть шторы, которые щекочут и греют, как больные и невыносимые чувства к Мину, которые тоже щекочут и греют.
- Что со мной делать? - хрипит Хосок. - Закопать заживо и не вспоминать никогда.
- Заткнись и не неси чушь, Хоби-я!
- Просто...просто мне больно, хён...
- Понимаю и не понимаю, одновременно.
- Хён, ты не обязан это понимать и принимать, это мои собственные проблемы, которые очень неудачно решили снова вырваться наружу.
- Хосок, это не только твои проблемы! Это и мои проблема так же, если я не могу заставить тебя улыбнуться по-настоящему и без всех этих пустых глаз и натренированных фальшивых улыбок.
- Не говори так, от этого больнее, - вырывается само. - Больно, хён. Больно. - Чон шмыгает носом и прикусывает губу до крови, потому что нужно сохранять свое лицо того, кто никогда не плачет, до победного конца. Даже если тебя уже знают как облупленного.
- Как не причинять тебе боль?.. - вопрошает Юнги в пустоту и встает с насиженного места, обнимая Хосока. - Как?
А действительно - как? Ведь, сколько бы мы ни хотели уберечь своих близких от боли и горечи, связанной с нами, мы всегда делаем больнее, потому что о чем-то умалчиваем, от чего ограждаем, думая, что так будет лучше. А лучше для кого? Нам кажется, что для близких, но на деле оказывается, что ни им, ни нам. Хотим придавать общению тепличные условия с удобрениями, ограждая от таких паразитов, как боль, тоска или уныние, но эти муки все равно прокрадываются к ним, при чем не в гомеопатических дозах, к сожалению.
- Никак. Потому что ты идеальный, хён. Талантливый, очаровательный, сочувствующий, а еще у тебя глаза на кошачьи похожи, но я все равно пока не решаюсь заводить рыжего котенка, которого бы тоже звали Шугой. И руки у тебя...с твоими пальцами хочется переплетать свои. И теплый ты, хён. Теплее меня.
- И что ты такое несешь? Это Хоби у нас самый теплый, самый смешной, самый очаровательный и самый-самый, а еще очень щедрый и заботливый, и..
- Хён, не надо...я же люблю тебя
Хосок считает мгновения и секунды тишины, потому что боится услышать ответ, боится, что Юнги испугается, убежит и больше не захочет его видеть. Считает и постоянно сбивается, потому что отдается гулким и частым сердцебиением.
- Я, конечно, тормоз, Хосок, но мне кажется, что я чувствую к тебе что-то похожее.
И, если уж говорить начистоту, Хёсан ненавидит себя. Терпеть в себе не может эту немую беспомощность, из-за которой не может по-нормальному повлиять на ситуацию, чтобы она повернулась к нему лицом, а не тем, чем стоит. Он пытается, мучается, ломается, старается даже держать все в себе, но сколько не сдерживай в себе что-либо, оно все равно рано или поздно вырвется наружу, а потом Сокджин опять даст ему больную пощечину, обзовет "последним ублюдком" и скроется за дверью из светлого дерева в уютной квартире Хосока.
Джин материться и внутренне воет от дикой боли, что разрывает его на маленькие и больные осколки - это больнее, если ходить босяком по раскаленному битому стеклу, потому что приходится ступать босыми ногами по раскаленным осколкам битого сердца, которое всё ещё чувствует боль. Джин Хёсан каждый день по несколько раз проходит свой круг ада.
Хёсан бьет сдавленными костяшками по стене в коридоре и материться на все пустое и длинное помещение в полумрак, в котором за дверью из светлого дерева скрылся Сокджин. А потом наступает давящая тишина. Настолько давящая на уши, что Джин слышит, как быстро стучит его сердечная мышца, перекачивающая адреналин и злость по всему организму. На кухне шепеляво трындит Юнги. Снова рассказывает Чимину про какие-нибудь драм-машины и новые семплы, которые он закачал себе в программу Fruti LOOPS на этой неделе, трындит про какого-нибудь зазнавшегося парня в их андеграундной тусовке или нового парнишку, "с которым было бы здорово записать дуэт". А Пак практически не слушает старшего, только улыбается и звонко смеется, когда вроде как бы смешная история, потому что он слышал, как Сокджина снова вывел из себя Хёсан, как тот снова скрылся за дверью и, скорее всего, стоит и нервно курит сигареты вместе с Хосоком на балконе второго, пытаясь успокоить нервы. Чимин ловит затылком взгляды, полные ненависти. Пака коробит каждый раз, когда на него злятся ни за что - он же ничего такого не сделал, но потом думает, что Джин ответил бы на такое: "ты родился". Чимину даже после таких мыслей начинает казаться, что лучше бы его мама утопила, подобно маленькому котенку, которого вынашивала любимая кошка и с которым нечего делать.
Чон Хосок любит своих четверых друзей-утырков, хоть и все эти любовные квадраты, неразберихи и санты-барбары у него в кишках уже сидят, норовя выйти в неприличной форме. А еще ему нравится, когда к ним присоединяются Намджун, Сехёк или какой-нибудь Тэхен (последний совсем странный, но с ним весело и прикольно - подмечает Хосок), потому что эти любовные фронты на время стихают и воцаряются мир и приятная тишина.
Затишье перед бурей, кстати.
У Чона большая и просторная квартира, которую купили ему предки, лишь бы сынок свалил с их родительского плеча и научился по-нормальному жить. "По-нормальному" - понятие растяжимое, думает Хосок. Потому что ему нормально жить, беря от жизни максимум возможностей, бегая утром на работу, а по вечерам выбираясь в клубы на Хондэ или к Юнги, он же Шуга, домой в его мини-студию, чтобы записать парочку неплохих треков, сочинить несколько текстов, а потом прочистить связки каким-нибудь пивом, которое всегда есть у Мина в его маленьком холодильнике в самой студии. Конечно, Чону хотелось бы бегать по вечерам к Юнги не только за этим, но и это его вполне устраивает, хоть и ломает часто, как сейчас, допустим.
Хосок надеялся, что до очередного слезливого и колючего кома в горле еще далеко, что друзья не застанут его в таком состоянии, но его накрыло совершенно случайно, негаданно и нежданно, поэтому он постарался по-быстрому скрыться от болтающего Мина (который как начнет, так и не остановится) на балконе с пачкой любимых сигарет, которые сегодня как-то сильнее горчат и ни черта не успокаивают, почему-то. Рядом с Сокджином спокойнее, но Чон боится, что его накроет чувствами раньше времени и он не выдержит, рассказав Киму обо всем. О том, как Юнги очаровательно ухмыляется правым уголком губ во время читки, о том, какой необычный и красивый разрез глаз, немного кошачий (почему Хосок до сих пор не завел дома рыжего котяру, надеясь, что ему хватит старшего), о его красивых с тяжелыми суставами пальцах (если бы он увлекался хиромантией, то сказал бы, что это философский тип),... . Чон трындел бы без остановки о том, какой Мин Юнги идеальный, какой правильный, какой талантливый, какой приятный, очаровательный, нежный, любимый, что его так и хочется обнять со спины и шептать на уши всякий бред, от которого бы тот ежился и смеялся, но не отталкивал. Но Хосок затягивается посильнее, закрывает глаза и, удерживая ядовитый дым в своих легких, считает до десяти. Должно помочь.
Сокджин курит очень нервно, кусает губы и рвано и натянуто улыбается, ворошит волосы на затылке, а потом шипит о том, как ненавидит этого чертова Хёсана, который не дает ему спокойно жить.
- Забери Чимина куда-нибудь на пару дней, - выдыхает Хосок, спустя десять секунд, темно-серый сгусток сигаретного дыма в прохладный весенний воздух с запахами цветущих деревьев. - Передохнете от нас, от Хёсана, может, зайдете чуточку дальше, - Чон улыбается так по-настоящему, успокаивающе и обнадеживающее, а на деле он снова на грани, чтобы не уткнуться в грудь Сокджина и не разреветься, выворачивая все свои мысли и чувства перед ним.
- Боюсь, что он не согласится.
- Это нормально, когда ты не замечаешь то, как смотрит на тебя объект твоих же чувств, - Чон делает последнюю затяжку и тушит сигарету в пепельнице с каплями утренней росы (наверное, стоит перестать забывать её на балконе перед сном).
Сокджин молчит, но кивает, сдерживая счастливую улыбку, которая видна по уголкам поджатых губ и глазам-полумесяцам, которые блестят теперь намного ярче. Хосок думает, что сейчас ему припал еще один плюсик к карме - он поднял настроение своему другу, который тоже, в принципе готов сдаться и убежать от этого всего в одиночку. Вопрос же теперь в другом: когда этих плюсиков наберется на что-то стоящее и не болючее для него самого?
Чон хлопает старшего по плечу и добавляет, что всё ещё будет хорошо, а потом скрывается за дверью с балкона, проскакивая мимо легких белых штор, чуть не натыкаясь на Пака в проходе.
- Юнги снова уболтал?
Чимин только смеется и смущенно кивает.
Хосок идет в сторону двери из светлого дерева на конце комнаты, до боли прикусывает себе нижнюю губу, сильно стискивая зубы, чтобы еще немного потерпеть и сдержать весь этот ком, от которого глаза начинает немного застилать слезливым туманом, из-за которого впереди все расплывается. Он ненавидит себя. Совершенно не любит и постоянно изводит, стараясь в это не втягивать еще и друзей. Может быть, он какой-нибудь ментальный мазохист, который доводит себя до такого состояния постоянно своими недосказанностями и карамельными улыбками, за которым скрывает много боли, слов и эмоций. Зато Юнги говорит, что ему нравятся такие открытые и счастливые улыбки Хосока, а Сокджин поддерживает и добавляет, что они дарят надежду на лучшее и заряжают оптимизмом. Чимин говорит, что они греют как солнце. А Чон в таки моменты задумывается и вспоминает, что Солнце - это звезда, а звезды, как известно, очень холодные, но оно-то греет. И, наверное, он, правда, какое-никакое солнце, согревающее своими фальшивыми улыбками, скрывая свой ледяной холод. Они действуют на подобии плацебо, думает он и снова посильнее прикусывает нижнюю губу - нужно держаться.
В полумраке длинного коридора со светлыми стенами он сталкивается со знакомой маленькой и хрупкой фигуркой Юнги, который дергает его за низ толстовки и просто говорит куда-то в ключицы Чона:
- Хёсан опять психанул и ушёл к себе домой. Они с Сокджином поссорились.
- Я знаю, - тихо выдыхает Хосок, надеясь, что голос у него не дрожит.
- Не уходи. Посиди со мной на кухне, Хоби-я~ - тянет совершенно отчаянно старший и посильнее дергает за край толстовки мелкого.
А Чон не может отказать. Потому что не умеет. Потому что это Мин Юнги. Потому что он понимает, как сейчас нуждается в нем этот маленький хён, который боится холодного одиночества так же сильно, как высоты. А Хосок хочет стоять в этом темном коридоре, обнимать его и говорить-говорить-шептать про свои чувства, свои "хочу", "никуда не отпущу" и "ты мне нужен, не убегай от меня, хён!". Но больше всего сейчас хочется убежать самому, скрыться за той самой дверью, за которой на лестничном пролете стоит Хёсан и нервно курит, матерясь и пиная несчастные стены.
Это же Чон Хосок. Он не может отказать в поддержке и своем тепле, особенно, если это Мин Юнги, а у него самого этого тепла практически не осталось. Но для Шуги найдется всегда. Хосок кивает и, приобняв старшего за плечи, поворачивает в сторону кухни.
- Мне всегда было страшно представить твои слезы, даже те, которые, если не приглядываться, не видно, если честно, - начинает Мин, садясь за стол лицом к Чону, когда они заходят в светлое кухонное помещение. - Я всегда задавался вопросом: что мне делать и как поступать, если я увижу что-то глубже и тяжелее за той солнечной и любимой улыбкой? У меня было много вариантов, - младший присаживается рядом, утыкаясь взглядом в стол. - Думал, что буду отпаивать противным ромашковым чаем и не давать тебе виски в руки, буду приносить тебе в дом свежую выпечку из кондитерской за углом, чтобы твоя квартира пропиталась этими запахами. Чтобы ты не болел, Хоби, и лечил свою простуженную улыбку. Думал, что утащу тебя к себе на квартиру, буду отпаивать кофе и пивом, а потом с тобой ночевать в тесной и маленькой студии, плюхнувшись лицом прямо в тексты, а утром слышал твой настоящий и звонкий смех и видел твою настоящую солнечную улыбку от того, что у меня на лице отпечатались черные буквы. - Юнги выдыхает. - У меня было много вариантов, но сейчас, когда я столкнулся с этой страшной ситуацией лицом к лицу, у меня опускаются руки от безысходности. Я в растерянности. Потерян, и не знаю, за что хвататься. Это как учить в школе действия при пожаре, но во время настоящей пожарной тревоги растеряться и сгореть заживо.
Чон усмехается уголком губ, смотря куда-то вперед, гипнотизируя теперь пустую кружку из-под кофе.
- Что мне с тобой делать и как вытаскивать из этого дерьма, Хосок? - как-то устало и вымученно выдыхает старший, кладя на Чоновские руки свою теплую ладонь. А младший думает о том, что, наверное, Юнги не такой уж и дурак, и вообще давно всё знает наперёд и прекрасно видит, а еще ему кажется, что вот оно - настоящее солнце с теплыми большими ладонями и пальцами с тяжелыми и выделяющимися суставами. Мин Юнги теплый. Приятно теплый, как рыжий мурлыкающий котенок, которого все не может завести Хосок, и как теплые солнечные лучи, которые будят его по утрам, когда он забывает задернуть шторы, которые щекочут и греют, как больные и невыносимые чувства к Мину, которые тоже щекочут и греют.
- Что со мной делать? - хрипит Хосок. - Закопать заживо и не вспоминать никогда.
- Заткнись и не неси чушь, Хоби-я!
- Просто...просто мне больно, хён...
- Понимаю и не понимаю, одновременно.
- Хён, ты не обязан это понимать и принимать, это мои собственные проблемы, которые очень неудачно решили снова вырваться наружу.
- Хосок, это не только твои проблемы! Это и мои проблема так же, если я не могу заставить тебя улыбнуться по-настоящему и без всех этих пустых глаз и натренированных фальшивых улыбок.
- Не говори так, от этого больнее, - вырывается само. - Больно, хён. Больно. - Чон шмыгает носом и прикусывает губу до крови, потому что нужно сохранять свое лицо того, кто никогда не плачет, до победного конца. Даже если тебя уже знают как облупленного.
- Как не причинять тебе боль?.. - вопрошает Юнги в пустоту и встает с насиженного места, обнимая Хосока. - Как?
А действительно - как? Ведь, сколько бы мы ни хотели уберечь своих близких от боли и горечи, связанной с нами, мы всегда делаем больнее, потому что о чем-то умалчиваем, от чего ограждаем, думая, что так будет лучше. А лучше для кого? Нам кажется, что для близких, но на деле оказывается, что ни им, ни нам. Хотим придавать общению тепличные условия с удобрениями, ограждая от таких паразитов, как боль, тоска или уныние, но эти муки все равно прокрадываются к ним, при чем не в гомеопатических дозах, к сожалению.
- Никак. Потому что ты идеальный, хён. Талантливый, очаровательный, сочувствующий, а еще у тебя глаза на кошачьи похожи, но я все равно пока не решаюсь заводить рыжего котенка, которого бы тоже звали Шугой. И руки у тебя...с твоими пальцами хочется переплетать свои. И теплый ты, хён. Теплее меня.
- И что ты такое несешь? Это Хоби у нас самый теплый, самый смешной, самый очаровательный и самый-самый, а еще очень щедрый и заботливый, и..
- Хён, не надо...я же люблю тебя
Хосок считает мгновения и секунды тишины, потому что боится услышать ответ, боится, что Юнги испугается, убежит и больше не захочет его видеть. Считает и постоянно сбивается, потому что отдается гулким и частым сердцебиением.
- Я, конечно, тормоз, Хосок, но мне кажется, что я чувствую к тебе что-то похожее.