[AmberTurner]

ретивые поцелуи и запахи души. Юнги казалось, что его душа пропахла лекарствами: терпким и прицепляющимся ароматом больницы или аптеки, каким-нибудь гемигидратом гидрохлорида пароксетина и своеобразным приятным бальзамическим запахом, немного напоминающим сосну, нежным и завораживающим. Люди говорят, что нет ничего лучше запаха чистой распаренной кожи человека, и, наверное, если бы чистая, без отдушек душа имела запах, то у Юнги она бы пахла как цветущая вишня, слива и яблоня вместе взятые, так же дурманюще сладко, немного горько и щекочующе, словно ты пьешь пряное яблочное вино. Но он болел. Болела его душа. Простыла его простуда. Поэтому его нутро впитало в себя ароматы фитопрепаратов с антидепрессивной активностью и химически сложных веществ, от которых, кстати, толку все равно не было - что-то внутри беспрерывно выло от боли. Медикаменты давали временный облегчающий и обезболивающий эффект, порой дарили эйфорию, но после нее всегда накатывало желание утопиться и исчезнуть из этого мира навсегда. А Мин Юнги очень хотелось снова пахнуть цветущей вишней и дурманным яблочным вином, которое хорошо бы выпить немного теплым, согретым солнечными лучами, вечером на пустующей веранде, наблюдая за солнцем - оранжевым блюдцем, апельсином, - которое растворялось за линией горизонта. Но этот запах утащил за собой Хосок в конце прошлого лета. Даже не просто утащил, думает Юнги, а нагло украл, проглотил, спрятал, укрыл от посторонних. Скоро июнь. Юнги мечтает о том, что запах тяжелых лекарственных веществ и больницы выветрится из его души, которая снова наполнится ароматами цветущих по весне деревьев при помощи ретивых поцелуев в губы Хосока, душа которого пахла свежестью и легкостью альпийских трав и снежных вершин. Мин Юнги болел глупыми улыбками Чон Хосока и его заразительным смехом, от которого его воротило, но он всегда почему-то заливался смехом в ответ. Для того, чтобы любить, не нужны причины. Не нужно искать поводы, предлоги и доводы, чтобы испытывать такие чувства к кому-либо и за что-либо. Не нужно это основание никому. Как и для простуды - ты знаешь, чем болен, но не всегда можешь точно сказать, из-за чего у тебя саднит горло и температура под 39. Поэтому, Юнги болел любовью к Чону, точнее болела его душа, из-за которой слабину давало тело. Все его нутро изнывало от дикой боли, температурило под 40 градусов по Цельсию, как бывает при воспалении легких или при гриппе, заходилось, задыхаясь, в приступах сухого и болючего кашля, не знало, что и делать с саднящими болями в горле, которые словно разрывали на миллионы мелких кусочков. Он простыл в конце августа в прошлом году, когда Чон Хосок сказал, что ему нужно возвращаться домой, к родным, к друзьям, к нудным парам и наискучнейшей реальности. Чон не обещал звонить, не говорил, что будет писать или отправлять хотя бы скупые и простые весточки, всё ли с ним хорошо, скучает ли он по их летним теплым поцелуям. Юнги тоже ничего не обещал, но все равно ждал, что тот не выдержит первым, потому что Мин не умел ничего делать первым, если это касалось общения или отношений: ни завязывать разговоры, ни подходить, ни знакомиться, и еще миллионных этих отвратительных "ни". Он мог только курить горькие сигареты, пить таблетки с сосновым привкусом зверобоя и горячий кофе без сахара, который, кстати, уже остыл. Хосок говорил, что ненавидит сигареты, а Юнги курил, как паровоз, дымил и захламлял и без того прокуренные легкие. А потом они целовались под теплым летним дождем. Медленно, мокро, с горчащим привкусом ментоловых сигарет, когда весь мир для Чона пах мокрым асфальтом, тугим запахом осевшей и промокшей пыли, сигаретами старшего, кофейней неподалеку и цветущими яблонями, вишнями и сливами от Мина. Они целовались грубо и властно, заполняя расстояние между собой этими страстными поцелуями, а младший сцеловывал ненавистный запах сигарет с потрескавшихся губ Юнги, потому что ему это нравилось. Сносило крышу и сумасшедше дурманило. Поэтому лето Хосока пахло этими ретивыми поцелуями, а лето Мина - Альпами и свежей жвачкой со вкусом сладкой мяты. Говорят, что музыка может напоминать нам о времени, когда мы её заслушивали, о людях, которые тогда были рядом и имели хоть малейшее отношение к этой песне, поэтому Юнги чувствовал, что простывает ещё сильнее, когда слушает записи на телефоне со знакомым высоким и своеобразным голосом с сатури Кванджу. Это как при гриппе стоять босяком на балконе или сквозняке. Но что делать, если саундтрек его лета - это голос Чон Хосока? Что делать, если он скучает и нуждается в нем? Что делать, если его простуда простудилась? Мин Юнги где-то читал, что люди излечиваются от своих болезней, когда сбегают от своего окружения, к темным морям, бездонным и бескрайним океанам, темные волны которых с силой, шуршанием и неким градиентом звука разбиваются об обтесанные скалы, облизывая гальку и песок на побережье, где пахнет свободой и дюнами, где ты чувствуешь себя свободной чайкой в полете. Он помнит эти истории из каких-то заметок и статей в интернете, хоть и видел всего лишь раз, а в память врезалось так, словно он заучивал этот текст наизусть, или сам был крикливой чайкой, пролетавшей над самой водой. И, вспоминая эти отрывки, ему кажется, что нужно бежать из этого Тэгу в тихую французскую деревушку у подножия Альп, вдыхая своими прокуренными легкими запах гор и цветущих лугов, выветривая из своей души медикаментозные ароматы, заполняя её теплым яблочным вином темно-янтарного цвета и наконец-то сладкими запахами зацветших яблонь, вишен и слив после его долгой зимы. Мин бы быстро научился забавно картавить и гнусавить французские слова, льющиеся красным терпким вином с выдержкой, а ещё делал бы самые вкусные и изысканные в мире сыры. Просто дайте сбежать ему в Альпы. Но Юнги никуда не сбегает. Так что же делать с простуженной простудой, если даже от гомеопатии толку нету?..