На улице стоял аномально теплый март для этого города, когда вместо капели по окнам барабанили первые весенние дожди, когда в соседнем парке уже набухали почки на деревьях и трава зеленела. На улице стоял апрель, на календаре - март, который выдавал своё присутствие разве что ужасно холодным ветром.
Люди чихали этим временем года, скупали лекарства в аптеках и кутались в большие и теплые шарфы, прячась от проворного финского ветра. А он закрывался в своей уютной квартире на одиннадцатом этаже, накидывал на оголенные плечи старый потрепанный временем плед и плелся на небольшой балкон, где сидел, свесив ноги за ограждение, и выкуривал одну сигарету за другой. Чихая, кашляя, шмыгая, но всё так же упрямо в эти мартовские плюс семь по Цельсию, вглядывался в водоворот людей там, внизу, спешащих куда-то, таких же кашляющих, выворачивающих свои легкие или души, если уже её не потеряли где-то ещё, со своими не рассказанными историями-не напечатанными книгами, своими проблемами и улыбками, со своей серостью или своей яркостью, своим юношеским бунтарством, запертым в клетке. Наблюдая так за ними со стороны иногда кажется, что ты не относишься к их числу, что немного другой, не такой,...ты - не они. На одной чаше весов - "он", на другой - "они". Может ли грамм уравновесить тонну? Оставаться этим граммом или пытаться думать о том, что ты - миллионная доля тонны?
А когда слышался звонок в дверь - некая трель, разрывающая тягучую тишину пустой квартиры, он выскальзывал с балкона, запирал его плотно, будто бы не открывал его вовсе, сильнее кутался в свой старый плед и открывал дверь своему гостю, даже не глядя в глазок, потому что он чувствует, знает, догадывается о том, кто сейчас разрушит его одиночество, которое, впрочем, ему было совершенно не жалко.
Вот порой строишь, отстраиваешь, воздвигаешь вокруг себя большие стены из холода и отчужденность, некой независимости, а потом в твоей жизни появляется человек, который эту стену разрушает. Возможно, случайно, а может быть, преднамеренно. Ты удивляешься, отталкиваешь, а потом изнываешь от какой-то пустоты - то ли стены твоей не хватает, то ли того, кто сломал её. И последний вариант, почему-то, всегда оказывается единственным верным. А ты по своей ошибке в этом тесте (так как думаешь, что нуждаешься только в самом себе), снова начинаешь воздвигать вокруг себя стену. И её затем снова рушат. А ты - её строишь,... . И так до бесконечности пока до тебя не доходит, что ты нуждаешься в том, кто вытаскивает кирпичи одиночества из этой стены, и ты просто начинаешь дышать им и растворяться в нем, как сахар в кружке с горячим чаем.
Он встречает своего гостя и уходит на кухню, слушая в след ворчания и недовольства о том, что ходит босиком по холодному полому, ставит чайник и кладет чайный пакетик в небольшую кружку. Гость проходит на кухню следом и достает из белого холодильника молоко, наливая то в большую белую кружку, после чего отправляет на пару минут в микроволновку. В помещение царит одновременно тишина, и одновременно шум от работающих электроприборов - чайника и микроволновки. Они смотрят друг на друга и, кажется, понимают без слов мысли и чувства. Гость уже знает о том, что таблетки не съедены, микстуры не выпиты, еще и пачка сигарет кончилась на балконе, на который его друг ходил, разумеется, без носков.

- Я тебя когда-нибудь прибью за такое отношение к своему собственному здоровью, - говорит гость, когда микроволновка пищит, сообщая о том, что молоко разогрелось. Он достает его оттуда, и из баночки с медом накладывает его две-три чайные ложки, тщательно размешивая.

Он ненавидит болеть и показывать свои слабые стороны. Хотя иногда интересно смотреть вместе на будущее за кухонным столом ни как обычно - по кофейной гуще, а теперь - по молоку с медом. А ему бы хотелось со своим любимым гостем иметь молочное и сладкое, медовое будущее...